Кровь ворона - Страница 6

— Я что, бревно, что ли, чтобы меня по воде приносило? — Местные нападать явно не торопились, а потому Середин руку с сабли пока убрал.

— Тогда скажи, мил человек, откуда ты мог приехать по Олыму-то? Вестимо, селений на нем окрест нет ни единого. И не стояло никогда!

— Как это не стояло?! — возмутился Середин. — А Кшень? А Сурава? Я с Суравы как раз и еду. Зима меня там застала, задержался.

— С Суравой ты промахнулся, чужеземец, — засмеялся бородач. — Гости мы там редкие, но бываем. И они нас навещают по-родственному. У меня там свояков двое. У Сбыслава, вон, сестра замужем. Тебе ведомо хоть, кто там за старосту считается?

— Зимой Захар был, — пожал плечами Олег. — А кто ранее, и впрямь не знаю.

— И вправду Захар, — удивился мужик. — Он ведь свояк мой, не сказывал? Промыслом меня кличут.

— Постой… — опустив вилы, подошел ближе рыжий со сломанным носом. — А Людмилы моей ты там не видел? Белян у нее еще в мужьях…

— Видел, — кивнул Середин. — Живет. Красивая. Детей трое, все здоровы пять дней назад были. Одинец с кузней управляется, так что не голодают, кормилец есть.

— Отчего Одинец? — насторожился Сбыслав. — А Белян где?

— Утонул он, — развел руками Олег. — Год назад еще. — Подробнее про свои отношения с Людмилой и о причине смерти ее мужа он распространяться не хотел.

— А в Селезнях ты не бывал? — подступили мужики слева. — Чернава там наша замужем. Одна с таким именем. О прошлом годе трое детей у нее росло.

— Нет больше Селезней. Половцы прошлым летом сожгли. За то мы зимой в отместку их кочевье разорили дочиста. Видите, юрта на возках? Это как раз моя доля в добыче. В Кшене ее продать некому, мы ведь их больше десятка захватили. Вот в Рязань и везу. Да как-то забыл про половодье, прямо во сне меня прихватило.

— Это что! — отозвались слева. — Три года тому наших аж пятеро с лошадьми и дровами на черном холме водой отрезало. Два дня сидели, пока жены лодки догадались пригнать.

— Ужели с Селезней никто не уцелел? — пытались перебить рассказчиков мужики. — Может, ты видел ее? Родинка у нее еще здесь, над бровью…

— А назад ты поедешь, мил человек? — одновременно с ними спрашивал Сбыслав. — Может, гостинец передашь?

Отчуждение пропало, будто и не бывало никогда. Чернавчане обступили гостя, оживленно расспрашивая его про каких-то родственников и знакомцев, что-то рассказывали, вспоминали. Ответить сразу всем ведун не мог — но мужики вели себя так, словно он с каждым разговаривает, и каждого слушает, понимает. Между тем, едва напряжение спало, Олег снова почувствовал озноб и думал сейчас только об одном: о жарко натопленной парилке с широким полком. Нынешняя сумасшедшая спешка даром не прошла — после бессонной-то ночи, да в мокрой одежде, да потом еще несколько часов по колено в воде, и всё на голодный желудок… Тут уже просто горячим сбитнем не обойдешься. Прогреваться надобно на совесть, снаружи и изнутри.

— Извини, зря побеспокоили, Радша. Свой он оказался, с Суравы заявился…

Во двор, прихрамывая, вошел сгорбленный старик с совершенно голой головой — даже бровей и ресниц не росло. Левой рукой он опирался на посох, на верхушке которого болтался небольшой березовый туесок, пальцы правой постукивали камушками, собранными на тонкий ремешок подобно четкам. Облачен он был в толстую шерстяную накидку крупной вязки. Будь она надета на голое тело — ее можно было бы назвать власяницей, но на горле и в рукавах у Радши поблескивал тонкий шелк дорогой исподней рубахи.

— Зря, не зря, — склонив голову набок, пробормотал старик, — однако же сторожка не повредит… Откель бредешь, чего ищешь, мил человек?

— Олегом меня мать нарекла. Из Новгорода я, Радша, — потер тряпицу на запястье ведун. Примотанный к коже серебряный крест стремительно нагревался, показывая скрытую в старике немалую магическую силу. Похоже, мужики позвали взглянуть на странного гостя местного волхва. — Мир захотел посмотреть, себя показать. Вот и скитаюсь по свету. Где помочь кому надобно, помогаю. Где мне тяжело приходится — серебром за добро плачу.

— Не боишься серебро-то в руки брать? — крякнул волхв.

— Да вы что, за нежить болотную меня принимаете? — не выдержал Олег, дотянулся до косухи, дернул из кармана серебряный кистень, вытянул руку, сжимая его в кулаке: — А это тебе как?

— Сам вижу, не нежить, — спокойно ответил Радша и провел ладонью над туеском. Из множества щелей повалил сизый дым. Старик вытянул посох, окуривая гостя со всех сторон.

— Что у тебя там за отрава… — закашлялся Олег.

— Токмо полынь, да можжевельник, да слово Велесово, — покачал головой старик. — Не терпят их духи подлые да твари, Чернобогом придуманные. Вижу, заловил ты, мил человек, марьянок водяных, что в грудь забираются да душат смертного кого до муки, а кого и до смерти… Али еще какая ломота к тебе прицепилася.

Волхв отступил, дунул на туесок, и дымление тут же остановилось.

— Нельзя тебе, гость наш, с людьми ныне в одном доме жить. Марьянки, твари подлые, с человека на человека быстро бегают. Севар, твой двор?

— Мой, Радша, — выступил вперед один из мужиков. Как раз тот, что входил за Премыслом, в рубахе с мокрыми рукавами и короткой всклокоченной бородой.

— Баню свою истопи, в нее гостя покамест поселишь. Пока марьянок не изведем, со двора не выпускай. Завтра приду, посмотрю, каков будет.

— Так ведь вечер скоро, волхв!

— Сам вижу. Свечу жировую принесу отговоренную. Не сунется нынче нежить в баню, не боись.

— И-эх, — крякнул мужик и двинулся к дому. Хозяйка побежала следом, что-то тихо приговаривая.